Лепешинская биохимик. Живое вещество ольги лепешинской. Живое вещество. содовые ванны. рецепт омолаживания

Ольга Борисовна Воронец (певица, народная артистка России) Это было несколько десятков лет тому назад. Меня только что перевели из областной филармонии в Москонцерт. Нагрузка у нас всегда была большая - масса концертов. И случилось так, что я вдруг простудилась и

(1871 -1963)- деятель российского революционного движения, советский биолог и цитолог, акад. АМН (1950), лауреат Государственной премии СССР (1950). Член КПСС с 1898 г.

Окончила в 1897 г. Рождественские фельдшерские курсы в Петербурге. С 1894 г. участвовала в революционном движении, работала в марксистском кружке. В 1897 г. последовала за своим мужем, революционером П. Н. Лепешинским, в ссылку, где служила фельдшером в селе Курагинском Енисейской губернии. В 1899 г. принимала участие в совещании политических ссыльных марксистов, к-рые во главе с В. И. Лениным вынесли резкий обличительный протест против взглядов «экономистов». В 1900 г. участвовала в организации псковской группы содействия газете «Искра». В 1902 г. училась в Швейцарии на мед. ф-те Лозаннского ун-та. В 1903 г., вернувшись в Россию, отправилась в Минусинск и организовала побег П. Н. Лепешинского из ссылки, вскоре после этого эмигрировала в Женеву, где работала в группе большевиков-эмигрантов.

В 1906 г. вернулась в Россию и вместе с мужем вела партийную работу в Орше. В 1915 г. окончила мед. ф-т Московского ун-та и была оставлена ассистентом на кафедре терапии, но спустя год уволена по политическим мотивам. После Великой Октябрьской социалистической революции работала по организации школ и здравниц для трудящихся.

С 1920 г. ассистент кафедры гистологии в 1-м Московском университете (ныне 1-й ММИ).

С 1926 г. заведующая гистол, лабораторией Биологического ин-та Коммунистической академии им. Тимирязева, к-рая позднее была передана во Всесоюзный ин-т экспериментальной медицины. С 1949 г. заведующая отделом развития живого вещества, а затем руководитель лаборатории цитологии Ин-та экспериментальной биологии АМН СССР.

О. Б. Лепешинская предложила ошибочную теорию возникновения клеток современных организмов из неклеточного живого вещества, напр, клеток крови из шариков желтка у куриного эмбриона. Она сделала вывод, что самозарождение жизни из неживой материи произошло не только миллиарды лет назад, но будто бы происходит и в наше время. Начиная с 1953 г. в результате ряда проверочных исследований влияние ее взглядов было преодолено.

Награждена орденами Ленина, Трудового Красного Знамени и медалями.

Соч.: Происхождение клеток из живого вещества и роль живого вещества в организме, М.-Л., 1945, 1950; Оболочки животных клеток и их биологическое значение, М., 1952; Встречи с Ильичем (Воспоминания старой большевички), М., 1971.

Библиогр.: Женщины русской революции, сост. Л. П. Жак и А. М. Иткина, М., 1968; Заварзин А. А., Насонов Д. Н. и Хлоп и н Н. Г. Об одном «направлении» в цитологии, Арх. биол, наук, т. 56, в. 1, с. 84, 1939.

Ольга Борисовна Лепешинская (1871-1963) - участница русского революционного движения, советский биолог

В моей памяти Ольга Борисовна Лепешинская - старушка небольшого роста, не выпускающая палку из рук. Маленькое, острое личико с глубокими крупными морщинами, украшено очками, из-под которых бросался подслеповатый, то добродушный, то рассерженный (но, в общем, не злой) взгляд. Одета чрезвычайно просто и старо­модно. На кофте медная заколка, изобра­жающая наш корабль «Комсомол», потопленный испанскими фашистами во время гражданской войны в Испании в 1935- 1936 годах. Я как-то сказал Ольге Бори­совне, что этот корабль нашел не очень ти­хую пристань у нее на груди. Шутку она терпела, относясь к ней снисходительно.

О. Б. Лепешинская - человек сложной биографии и сложной судьбы. Рассматривать их надо в двух планах, до известной степени независимых, но все же связанных между собой.

Один план - это биография члена пар­тии с момента ее основания. Жизнь Ольги Борисовны и ее мужа Пантелеймона Ни­колаевича Лепешинского - видного деяте­ля российского революционного движе­ния - в разные периоды была тесно связана с жизнью В. И. Ленина и Н. К. Крупской. Ольга Борисовна неоднократно выступала с докладами и статьями в печати, делясь своими воспоминаниями о встречах с Ле­ниным.

В непосредственном общении с Ольгой Борисовной подкупала ее демократичность, может быть, только слегка подпор­ченная табелью о рангах «сталинской им­перии». Большевистская закалка сказыва­лась в прямоте и резкости суждений и полемических высказываний независимо от должности оппонента, в отвращении ко всякому проявлению антисемитизма; выс­шая мера отрицательной характеристики человека в ее определении была - «он юдофоб» (юдофоб - дореволюционный си­ноним антисемита). Простота в обращении сочеталась с приветливостью. Ольга Бори­совна, несомненно, была человеком не злым и отзывчивым; воспитала несколько бездомных детей, дала им образование, вы­вела в жизнь. Бойцовские же ее качества проявлялись в упорной борьбе, которую она длительное время вела с могуществен­ной в науке группой ученых при отстаи­вании своих научных концепций. Правда, здесь она была не одинока, имея поддерж­ку всесильного в то время Т. Д. Лысенко. Но бескомпромиссность, настойчивость О. Б. Лепешинской вступили в противоре­чие с подлинными интересами науки.

Живое вещество. НАУЧНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ЛЕПЕШИНСКОЙ

Ольга Лепешинская в своём рабочем кабинете

В научные исследования была вовлечена вся семья Ольги Борисовны - ее дочь Оль­га и зять Володя Крюков, даже 10-12-летняя внучка Света. Не примкнул к ним только Пантелеймон Николаевич. Более то­го, он не скрывал своего скептического и даже иронического отношения к научным увлечениям своей боевой супруги. Однаж­ды мы случайно встретились в вагоне дач­ного поезда, и Ольга Борисовна со свойст­венной ей экспрессией всю дорогу посвя­щала меня в курс своих научных дости­жений. Пантелеймон Николаевич равно­душно слушал все это, и никаких эмоций на его добром, интеллигентном лице с неболь­шой седой бородкой не было заметно. Только вдруг, обращаясь ко мне, он про­изнес тихим, мягким голосом: «Вы ее не слушайте; она в науке ничего не смыслит и говорит сплошные глупости». Ольга Бори­совна никак не отреагировала на эту крат­кую, но выразительную «рецензию», по-ви­димому, многократно ее слышав. Поток ее научной информации до самого конца по­ездки не иссякал, а Пантелеймон Николае­вич продолжал с безучастным видом смотреть в окно.

Обстановка, в которой работала научная артель, была в подлинном смысле семейной. Лаборатория О. Б. Лепешинской, вхо­дившая в состав Института морфологии Академии медицинских наук, помещалась в жилом «Доме Правительства» на Берсеневской набережной у Каменного моста. Се­мейству Лепешинских, старых и заслужен­ных членов партии, были отведены две со­седствующие квартиры, одна - для жилья, другая - для научной лаборатории. Это было сделано, исходя из бытовых удобств Ольги Борисовны, чтобы она и ее научный коллектив могли творить, не отходя далеко от кроватей. Разумеется, обстановка мало походила на обычную для научной лабо­ратории, требующую специальных приспо­соблений. Впрочем, Ольга Борисовна в них и не нуждалась, поскольку сложнейшие биологические проблемы удачно решались ею примитивнейшими методами.

Однажды я, как заместитель директора по научной работе Института морфологии (директором был академик АМН СССР А. И. Абрикосов), по настойчивой просьбе Лепешинской побывал в ее лаборатории. С Ольгой Борисовной меня связывало дав­нее знакомство, но в этом случае пригла­шение в лабораторию было продиктовано пиететом к моему служебному положению. Прием был, как и следовало ожидать, очень радушным, по-видимому, к нему готови­лись, чтобы произвести хорошее впечатле­ние на официальное лицо. От меня, одна­ко, не ускользнул бутафорский характер подготовки. Я застал лабораторию в со­стоянии бурной активности, она должна была рассеять многочисленные, часто анек­дотического содержания, слухи о ее дейст­вительной работе. Мне показали оборудо­вание, гордостью которого был недавно по­лученный английский электрический су­шильный шкаф (в то время получение за­граничной аппаратуры было делом труд­ным). Заглянув в шкаф, я убедился, что им и не пользовались. Две молодые лаборант­ки в новых белых халатах что-то усердно толкли в фарфоровых ступках. На вопрос, что они делают, ответили: толкут семена свеклы. Цель такого толчения в ступке мне пояснила Ольга Пантелеймоновна - дочь Ольги Борисовны: оно должно дока­зать, что произрасти могут не только части семени с сохранившимся зачатком ростка, но и крупицы, содержащие только «живое вещество». Затем Ольга Пантелеймоновна посвятила меня в исследование, выполняемое ею самой. Точно привожу ошеломившую меня фразу: «Мы берем чернозем из-под маминых ногтей, исследуем его на живое вещество». Я принял сказанное Ольгой Пантелеймоновной за шутку, но в дальнейшем понял, что это действительно было объяснением научного эксперимента. Впрочем, как показали события в научном мире, в подобных сообщениях в ту пору недостат­ка не было.

Из лаборатории я ушел с впечатлением, будто я попал в средневековье. И лишь спустя некоторое время я узнал из офи­циальных сообщений, что побывал на вер­шине научного Олимпа...

Живое вещество. ОТКРЫТИЕ ЛЕПЕШИНСКОЙ

В чем же заключалось существо «откры­тия» О. Б. Лепешинской?

Здесь необходим краткий экскурс в не­которые основные проблемы биологии и медицины. До открытия клеточного строе­ния организмов (30-е годы XIX века) существовало мистическое представление о бластеме, носительнице жизненных свойств, из которой образуются все ткани сложного организма. Совершенствование микроскопической техники (хоть и примитивной с на­шей современной точки зрения) позволило Шлейдену (1836 год) у растений, а вскоре Шванну (1838 год) у животных открыть клетку как основную элементарную струк­турную единицу живого. Это было откры­тие глобального значения, одно из величай­ших в XIX веке. В дальнейшем немецкий ученый Ремак установил действующий и по­ныне закон новообразования и роста тка­ней, согласно которому всякая клетка про­исходит от клетки путем ее размножения и не может формироваться со всеми слож­ными ее деталями из «бластемы». Межкле­точное вещество в неоформленном или во­локнисто-фибриллярном виде - лишь про­изводное клетки. Но его большая роль в физиологии и патологии ни в коем случае не отрицается.

Германский ученый Р. Вирхов перенес клеточный принцип в анализ природы болезней, их существа. В истории медицины стало принятым различать два периода - довирховский и послевирховский. «Вся па­тология - это патология клетки»,- провозгласил Вирхов, «она краеугольный камень в твердыне научной медицины». Его рево­люционная клеточная теория происхожде­ния болезней пришла на смену гумораль­ной теории, ведущей свое начало еще от Гиппократа. Важны полная поддержка и развитие Вирховым данных Ремака о про­исхождении новых клеток путем размноже­ния предсуществующих, выраженная в формуле Вирхова «всякая клетка из клетки». Она была дополнена последующими иссле­дователями словами: «того же рода».

О. Б. Лепешинская утверждала, что сво­ими исследованиями доказала полную несостоятельность основ клеточной теории, и что вовсе не клетка, а неоформленное «живое вещество» - носитель основных жиз­ненных процессов. Из него, мол, и образуются клетки со всеми их сложными дета­лями. Природа «живого вещества» в работах О. Б. Лепешинской не устанавливалась, это было общее, полумистическое понятие, без конкретной характеристики.

Исследования Лепешинской должны бы­ли, по ее мнению, нанести сокрушительный удар по величайшему открытию XIX века - клеточной теории вообще и вирховской формуле «всякая клетка из клет­ки» - особенно. И она была убеждена, что такой удар нанесла, и все те, кто этого не признает - заскорузлые и невежественные «вирховианцы». Правда, сама кличка, в ко­торую вкладывалось позорящее не только в научном, но и в политическом отношении (что в ту пору часто совмещалось) содер­жание, была пущена в обращение не Лепе­шинской. Авторство принадлежало группе невежд «нового направления в патологии». Эта кличка стояла в одном ряду с вейсма­нистами - менделистами - морганистами, которую Лысенко и его соратники при­своили генетикам.

Теория «живого вещества» О. Б. Лепешин­ской возвращала биологическую науку к временам «бластемы». История науки знает возврат к старым и, казалось, отжившим теориям. Но он происходил в движении на­учной мысли по спирали с достижением бо­лее высокой точки на основе непрерывно совершенствующихся технических приемов, непрерывного их развития. Подобное требо­вание полностью отсутствовало в работе О. Б. Лепешииской: она обходилась без не­го. Методические приемы Ольги Борисов­ны были настолько примитивны и настоль­ко непрофессиональны, что все ее конкрет­ные доказательства своей теории не выдер­живали элементарной критики.

Основным объектом ее исследований бы­ли желточные шары куриного эмбриона, состоящие из желточных зерен, не имею­щих клеточного строения. Они служат питательным материалом для зародыша. Зер­на как бы прикрывают собой ядра клеток эмбриона, но постепенно, по мере расхода, ядра проявляются. Так О. Б. Лепешинская обнаружила образование клеток из «живо­го вещества». Просмотр ее гистологических препаратов убедил, что все это - результат грубых дефектов гистологической техники. Однако, несмотря на такую всеобщую оцен­ку компетентными специалистами, Ольга Борисовна обобщила свои исследования в книге (1945 год), которую, как она мне ска­зала, хотела посвятить И. В. Сталину. Ста­лин, однако, от такого подарка отказался, но к самой книге отнесся с полной благо­склонностью и поддержал содержащиеся в ней идеи. Это определило дальнейший ход событий.

Живое вещество. СОДОВЫЕ ВАННЫ. РЕЦЕПТ ОМОЛАЖИВАНИЯ

Книга воспоминаний Ольги Лепешинской «Путь в революцию». Пермское книжное издательство. 1963 год

Как же отнесся подлинный научный мир к исследованиям Лепешинской? В ответ на рекламирование ее открытия группа из­вестных ленинградских биологов, в которую входили такие авторитетные ученые, как Д. Н. Насонов, В. Я. Александров, Н. Г. Хлопин, Ю. И. Полянский и другие, числом 13, опубликовала письмо в июле 1948 года в га­зете «Медицинский работник». Все исследо­вания Лепешинской подверглись уничто­жающей критике. Они оценивались как про­дукт абсолютного невежества и техниче­ской беспомощности. Редакция газеты не устояла перед авторитетом авторов письма, а отношение высших партийных и прави­тельственных органов к «открытию» Лепе­шинской еще не было афишировано, иначе, конечно, письмо бы не опубликовали. По­этому и расплата его авторов - борцов за чистоту науки - задержалась до «коронова­ния» О. Б. Лепешинской.

Творчество О. Б. Лепешинской не огра­ничилось открытием «живого вещества». Она одарила человечество своими содовыми ваннами, которые якобы возвращали старым людям молодость, сохраняли ее молодым, поддерживали бодрость духа и тела. С докладом о найденной панацее Ольга Бори­совна выступила в ученом совете Институ­та морфологии под председательством А. И. Абрикосова, где были объединены наиболее авторитетные московские морфо­логи разных научных направлений. Проис­ходило это лет сорок тому назад в уютном зале кафедры гистологии МГУ на Моховой улице. Основное содержание доклада было посвящено не теоретическим предпосылкам эффективности содовых ванн (об этом было сказано нечто нечленораздельное в общем аспекте «живого вещества» и воздействия на него содовых ванн), а испытанию их на отдыхающих в санатории «Барвиха». Сана­торий предназначался для самых высокопо­ставленных деятелей государства, партийно­го аппарата, старых большевиков, заслу­женных ученых, артистов, писателей. Оль­га Борисовна долго рассказывала, как бла­гоприятно отдыхающие отзываются об эф­фекте содовых ванн. Стыдно было за до­кладчика и за нас самих, вынужденных слушать этот бред. По окончании доклада во­царилось тягостное молчание. А. И. Абри­косов предложил задать вопросы докладчи­ку и умоляющим взглядом обводил присут­ствующих, чтобы хоть кто-нибудь нарушил гнетущее молчание. Я разрядил обстановку озорным вопросом в стиле моего обычного иронического отношения к творчеству Лепешинской: «А вместо соды - боржом можно?» Но до Ольги Борисовны юмор не до­шел. Она отнеслась к вопросу с полной серьезностью, ответив, что нужна только сода и заменить ее боржомом нельзя.

Рецепт «омолаживания» рекламировался разными способами. В результате из мага­зинов исчезла сода, она стала остродефи­цитным продуктом, так как шла главным образом на содовые ванны. Обычное прояв­ление массового психоза. Обычное для лю­дей, относящихся некритически (а если и скептически, то с тайной надеждой) к рекламируемым лечебным и профилактиче­ским воздействиям: авось действительно поможет. Но этот психоз быстро прошел, сода снова появилась в продаже, а от са­мого метода и его эффективности остались только анекдоты.

Доклад Ольги Борисовны об омолаживаю­щем действии содовых ванн обострил ее отношения с партийной организацией инсти­тута. Бессодержательность работы лаборатории, руководимой Ольгой Борисовной, полное отсутствие элементарной лаборатор­ной дисциплины были источником длитель­ных конфликтов между нею и секретарем организации Д. С. Комиссарчук. Я, однако, полагал, что Лепешинская своей прошлой деятельностью заслуживает известной сни­сходительности, что наука для нее не про­фессия, а хобби, что это - безобидная блажь, мешать которой не следует, тем бо­лее, что сроки этой блажи ограничены воз­растом (ей было тогда под 80) и к ней на­до относиться только с юмором, что я и делал. Я даже как-то сделал Ольге Бори­совне предложение следующего содержа­ния. Это было в Доме ученых, в перерыве какой-то конференции, уже после ее «коро­нации». С группой участников мы сидели в голубой гостиной, когда туда вошла Лепе­шинская, как обычно с палкой, с гордо под­нятой головой. Я ей сказал: «Ольга Бори­совна, вы теперь самая завидная невеста в Москве. Выходите за меня замуж, а детей будем делать из живого вещества». Предло­жение это, как мне передавали много лет спустя, обошло научный мир с разными комментариями.

Я был убежден, что ни один ученый не может вступить с Ольгой Борисовной в серьезную дискуссию за отсутствием в ее исследованиях мало-мальски серьезных материалов для таковой. События, однако, по­казали, что я был неправ. Я не подозревал, что псевдонаучная деятельность для Ольги Борисовны не хобби, что в старушке сидит червь гигантского честолюбия, что она за­махивается ни больше ни меньше как на революцию в биологических науках.

В результате всех конфликтов с партий­ной организацией Ольга Борисовна ушла из Института морфологии, мстительно не за­быв этого до конца своей жизни. Она пе­решла со своей лабораторией в Институт экспериментальной биологии Академии ме­дицинских наук, руководство которого в ли­це И. М. Майского и Н. Н. Жукова-Вережникова, несомненно, использовало О. Б. Лепешинскую для собственного карьерного выдвижения. При их активности осуществи­лась мечта Ольги Борисовны о революции в биологии, декретированной свыше и под­держанной Т. Д. Лысенко.

Живое вещество. ОТНОШЕНИЕ НАУЧНОГО МИРА

О. Б. Лепешинская. Обложка книги «Происхождение клеток из живого вещества и роль живого вещества в организме»

В 1950 году было устроено специальное закрытое совещание для обсуждения иссле­дований Ольги Борисовны. По особому при­глашению в нем приняли участие видней­шие ученые, причем список приглашенных был, несомненно, тщательно подготовлен и ограничен теми, на кого можно было зара­нее рассчитывать. Подготавливались к кон­ференции и документальные материалы ис­следований Ольги Борисовны. Так как соб­ственные препараты, на которых она дела­ла свои сногсшибательные выводы, демон­стрировать было нельзя из-за отсутствия в них даже ничтожных признаков про­фессионального мастерства, то профессо­ру Г. К. Хрущеву поручили приготовить удовлетворительные в техническом отноше­нии гистологические препараты, и их выставили для поверхностного обзора в мик­роскопе. Так, 22-24 мая 1950 года в отде­лении биологических наук Академии наук СССР состоялось представление под титу­лом: «Совещание по проблеме живого ве­щества и развития клеток». Руководил им глава отделения академик А. И. Опарин. Его выступление было увертюрой к спек­таклю, разыгранному организованной труп­пой в составе 27 ученых в присутствии бо­лее 100 человек публики (тоже организован­ной). Имена артистов заслуживают того, чтобы быть увековеченными; они и увеко­вечены в изданном Академией наук СССР стенографическом отчете совещания (изда­ние АН СССР, 1950 год). Многие из участ­ников понимали, конечно, какая позорная роль была им навязана и была ими приня­та, хотя и пытались в дальнейшем отмыть­ся от этой грязи. Джордано Бруно среди них не оказалось, что и неудивительно: весь состав совещания был тщательно про­фильтрован с точки зрения послушания. Галилеи могли бы быть, но им вход на со­вещание предусмотрительно закрыли.

После доклада А. И. Опарина выступило семейное трио в составе О. Б. Лепешинской, ее дочери О. П. Лепешинской, ее зя­тя В. Г. Крюкова. В пристяжке к этой трой­ке был некий Сорокин, сотрудник О. Б. Ле­пешинской, ветеринар по образованию. Он выступил с докладом о работе, выполненной им во время учебы в аспирантуре Инсти­тута физиологии, кстати, тема работы не имела никакого отношения к проблеме «жи­вого вещества». В докладчики Сорокин был выдвинут, по-видимому, по признаку верноподданничества Лепешинской. Излагать со­держание всех докладов нет никакой необ­ходимости, да и возможности. Это был си­стематизированный бред, одно прикосновение к которому с элементарной научной требовательностью оставило бы лишь дым. Основной доклад самой О. Б. Лепешинской, начиненный руганью в адрес вирховианцев, был изрядно приправлен философско-политической демагогией, с частыми ссыл­ками на марксистско-ленинскую литерату­ру и особенно на Сталина. Ему же она посвящала финал, который мог бы заменить все выступление: «Заканчивая, я хочу принести самую глубокую, самую сердечную благодарность нашему великому учителю и другу, гениальнейшему из всех ученых, вождю передовой науки, дорогому товари­щу Сталину. Учения его, каждое выска­зывание по вопросам науки было для меня действительной программой и колоссальной поддержкой в моей длительной и нелегкой борьбе с монополистами в науке, идеалиста­ми всех мастей. Да здравствует наш вели­кий Сталин, великий вождь мирового про­летариата и всего передового человече­ства!»

Таким славословием заканчивались мно­гие доклады того времени и многие выступ­ления. Это был своеобразный демагогиче­ский щит любого невежества, огораживаю­щий автора от объективной научной крити­ки и вызывавший гром аплодисментов, как случилось и тогда. Попробуй после этого грома - покритикуй! Прием для того времени трафаретный и беспроигрышный. Им же пользовалась чеховская жена пристава. Когда муж начинал ругаться, она садилась за рояль и играла «Боже, царя храни». При­став умолкал, становился во фронт и под­носил руку к виску.

Ольга Борисовна имела право ссылаться на Сталина, непосредственно или косвенно (через Лысенко) получив благословение «ве­ликого гения всех времен и народов» и его поддержку. Без этого притязания Лепешин­ской на роль реформатора были бы только курьезом, каких немало знала история био­логии и медицины. Должен покаяться, что я долгое время относился к ее открытиям как к курьезу, пока совещание и все, что за ним последовало, не убедило меня в ре­альной угрозе науке и ученым.

Трофим Денисович Лысенко (1898-1976) - советский агроном и биолог, академик АН СССР (1939), академик АН УССР (1934), академик ВАСХНИЛ (1935), директор Института генетики АН СССР с 1940 по 1965 годы

Приводить содержание выступлений всех 27 трубадуров гениальности О. Б. Лепешин­ской невозможно. Подавляющее большинст­во даже не пыталось подвергнуть хотя бы и доброжелательной критике материалы ис­следования. Факты их не интересовали (да для многих они выходили далеко за пре­делы их компетенции); выступающие принимали их как бесспорные по доказатель­ности, что давало простор для ничем не сдерживаемого разглагольствования об об­щих вопросах философии естествознания и о значении открытия О. Б. Лепешинской. Среди выступающих были откровенные проходимцы, карьеристы и невежды, для кото­рых Лепешинская была мощным трамплином к академической и служебной карье­ре, и их участие в этом позорном спектакле закономерно. Гораздо более символично для эпохи - участие крупных ученых, таких, как академики Павловский, Аничков, Имшенецкий, Сперанский, Тимаков, Давыдовский и другие. Они нужны были как своеобраз­ная академическая оправа для придания вы­сокой авторитетности совещанию. Эти уче­ные, конечно, «ведали, что творили», от­нюдь не будучи новичками я науке. Веро­ятно, единственным убежденным, верую­щим невеждой был академик Т. Д. Лысен­ко. «Открытия» О. Б. Лепешинской были состряпаны из тех же теоретических пред­посылок и по той же системе, что и Лысенки: эти два «корифея» нашли друг дру­га. В своем выступлении он повторил основ­ные положения своего «учения» типа: рожь может порождать пшеницу, овес может по­рождать овсюг и т. д. Как же происходит эта вакханалия превращения одного вида в другой и воспроизводство одних видов дру­гими? Ответ на эти вопросы Лысенко по­лучил в «открытии» Лепешинской. «Работы Лепешинской,- сказал он,- показавшие, что клетки могут образовываться и не из клеток, помогают нам строить теорию пре­вращения одних видов в другие». Лысенко представлял дело не так, что, «например, клетка тела пшеничного растения преврати­лась в клетку тела ржи», а исходя из ра­бот Лепешинской, так: «В теле пшеничного растительного организма, при воздействии соответствующих условий жизни, зарожда­ются крупинки ржаного тела... Это проис­ходит путем возникновения в недрах тела организма данного вида из вещества, не имеющего клеточной структуры («живого вещества».- Я. Р.), крупинок тела другого вида... Из них уже потом формируются клетки и зачатки другого вида. Вот что да­ет нам для разработки теории видообразо­вания работа О. Б. Лепешинской».

Прочитав эти строки, я вспомнил лабо­ранток в лаборатории О. Б. Лепешинской, которые толкли в ступках зерна свеклы: так, значит, «толчение в ступе» было экспериментальной разработкой величайших от­крытий в биологии.

Среди выступавших по сценарию спек­такля наиболее сдержанным было выступление академика Н. Н. Аничкова, президен­та Академии медицинских наук. Он не рас­сыпался в безудержном восхвалении работ О. Б. Лепешинской, а кратко повторив их смысл, указал, что он видел некоторые пре­параты О. Б. Лепешинской (изготовленные Г. К. Хрущевым.- Я. Р.), но, конечно, не мог их углубленно изучить - на это потребовалось бы очень много времени. «Мне были показаны такого рода структуры и превращения,- говорил он,- которыми дей­ствительно можно иллюстрировать происхождение клетки из внеклеточного живого вещества. Конечно, желательно накопить как можно больше таких данных на разных объектах... Это - необходимое условие для перехода на принципиально новые позиции в биологии, а фактическая сторона должна быть представлена возможно полнее, чтобы новые взгляды были приняты даже теми учеными, которые стоят на противополож­ных позициях». Далее он вежливо отдал дань упорной и целеустремленной борьбе О. Б. Лепешинской за признание своего от­крытия, заметив, что для дальнейшей его разработки необходимо создать исследова­телю соответствующие условия. Другие ора­торы были менее щепетильны в признании доказательности фактических материалов Ольги Борисовны. В этом отношении осо­бенно поразило меня выступление академи­ка Академии медицинских наук И. В. Да­выдовского, одного из лидеров советской па­тологической анатомии. Процитирую только начало и конец его выступления. Начало: «Книга О. Б. Лепешинской, ее доклад и де­монстрации, а также прения у меня лично не оставляют никакого сомнения в том, что она находится на совершенно верном пу­ти». Конец: «В заключение я не могу не выразить О. Б. Лепешинской благодарности от лица советских патологов за ту острую кри­тику и свежую струю, которую она внесла в науку. Это, несомненно, создаст новые перспективы для развития советской пато­логии».

Мне недавно передавали со слов И. В. Да­выдовского, что он накануне совещания был вызван в ЦК, где его просили поддержать «открытие» Лепешинской. Он вынужден был выполнить «высокое» поручение.

Совершенно распластался перед Лепешин­ской патофизиолог академик АМН СССР А. Д. Сперанский, восхищаясь тем мужест­вом, с каким она преодолевала сопротив­ление своих идейных противников: «Толь­ко старый большевик, каким является О. Б. Лепешинская, в состоянии был пре­одолеть эти насмешки и подойти к такой форме доказательств, которые могут убе­дить других. Лично мне было бы печально, если бы только из-за методических недо­статков дело О. Б. Лепешинской, дело на­шей, советской науки было бы дискредити­ровано, если бы наша наука подверглась на­смешливому к себе отношению со стороны лиц, всегда готовых к подобным издеватель­ствам». А закончил свое патетическое вы­ступление он так: «Мы должны признать себя ответственными за дело О. Б. Лепе­шинской и облегчить тяжесть, которая по­ка висит на плечах нашей милой Ольги Бо­рисовны».

Приведенное краткое содержание выступ­ления четырех академиков не нуждается в комментариях. Лишь два участника совещания в своих выступлениях коснулись доказательности фактического материала, лег­шего в основу «открытия» О. Б. Лепешинской. Один из них - Г. К. Хрущев, дирек­тор Института морфологии развития Ака­демии, наук СССР, вскоре избранный в чле­ны-корреспонденты Академии. Он изготовил гистологические препараты для демон­страции на совещании и, разумеется, удостоверил их убедительность. В конце Г. К. Хрущев потребовал решительного искоренения пережитков вирховианства и вейсманизма и уже стереотипно признал важность работ О. Б. Лепешинской. Другой профессор, М. А. Барон, крупный гистолог, заведующий кафедрой гистологии 1-го Мос­ковского медицинского института, в своем выступлении отметил, что препараты, изго­товленные Г. К. Хрущевым, убедили его в правильности трактовки идей О. Б. Лепе­шинской. Чем была продиктована его, уче­ного чрезвычайно требовательного к мор­фологической методике и великолепно ею владеющего, смена резко отрицательного от­ношения к работам Лепешинской признани­ем их доказательности - сказать трудно. Вероятно, здесь действовал психологический эффект: давление сверху, к которому он был чувствителен, и доверчивость к препа­ратам, автором которых был его коллега Г. К. Хрущев. В дальнейшем М. А. Барон был жестоко наказан самой же Лепешин­ской, сотрудник которой - Сорокин - обвинил его в научном плагиате. Обвинение было поддержано Ольгой Борисовной со всеми вытекающими последствиями.

В общем, это был не академический фо­рум, со строгим подходом к экспериментальным материалам и их объективной оценкой, а коллективный экстаз, сдержи­ваемый и несдерживаемый либо тщатель­но разыгранный. Не нашлось ни одного че­ловека среди участников, который бы, по­добно наивному ребенку, сказал, что король голый. Вход наивным детям на это совеща­ние был тщательно закрыт, а подвижников науки среди присутствовавших не нашлось. Ведь эта роль требует жертвенности! Среди выступавших у немногих хватило научной совести последовать совету А. С. Пушкина стараться «сохранить и в подлости осанку благородства».

Естественно возникает вопрос: какие си­лы заставили подлинных ученых сыграть предложенную им позорную роль? Здесь действовали и психологические факторы и политический нажим. Прежде всего отби­рались люди, уступчивые воле государст­венных олимпийцев, не могущие ей проти­востоять. Люди, обласканные властью, до­рожащие этой лаской, поскольку она влек­ла за собой многие привилегии. Кроме то­го, подсознательная и сознательная боязнь потерять уже заработанные привилегии и лишиться последующих нередко двигала на подобные поступки. Психологический фак­тор действовал и в другой форме. Я имею в виду подлинных ученых, терявших чувст­во реальности. Надо было в действительно­сти иметь твердую голову, чтобы в вакха­налии невежества в сталинские времена не утратить чувства подлинной науки, сохранить его до того времени, когда в этом возникнет необходимость, что неиз­бежно.

Приглашение ученых на заведомо подлые роли было частным случаем системы мас­сового развращения необходимых сталин­скому режиму представителей науки, литературы, поэзии, живописи, музыки, уничто­жения традиционных представлений о благородстве, доброжелательности, мужестве, честности, всего того, что входит в крат­кое, но емкое слово - совесть.

Послушные воле организаторов спектак­ля, все единодушно признали исследования О. Б. Лепешинской доказательными для их революционизирующего значения в науке. Сама она была признана великим ученым, что вскоре подтвердило присуждение ей Сталинской премии I степени и избрание в академики Академии медицинских наук. Так была оформлена революция в биологи­ческих науках, так завершился акт уже не индивидуального, а коллективного бесстыд­ства. Это торжество мракобесия произошло в 1950 году, в век атома, космоса и вели­ких открытий в области биологии! «Живое вещество» победило разум.

Живое вещество. ПОТОК ВОСХВАЛЕНИЯ

Ольга Лепешинская с коллегами и единомышленниками

На Ольгу Борисовну с разных сторон об­рушился поток безудержного восхваления при участии всех возможных механизмов пропаганды: публицистики, литературы, ра­дио, телевидения, театра и т. д., за исклю­чением, кажется, только композиторов; они не успели в него включиться. Профессорам медицинских вузов было вменено в обязан­ность в каждой лекции цитировать учение Лепешинской, что строго контролирова­лось.

Я не был на собрании ученых в Колонном зале Дома союзов. Присутствовавшие мне передавали, что при появлении в президиу­ме О. Б. Лепешинской все заполнившие огромный зал научные работники встали и, стоя, бурными овациями приветствовали новоявленного гения. Можно не сомневаться в искренности лишь ничтожной части аплодисментов. Остальные хлопали по закону стадности.

Да, самой трезвой голове трудно было бы устоять. Можно ли упрекнуть женщину на пороге 80-летия, что ее увлек поток восхва­лений? Ей хотелось, чтобы у ее ног был весь научный мир, особенно те, кто не призна­вал ее достижений. На них услужливый ап­парат власти обрушил тяжелый молот воз­мездия с разной степенью кары. В первую очередь это коснулось группы ленинград­ских ученых. Но Ольга Борисовна охотно давала отпущение грехов покаявшимся в них.

Она рассказывала мне, что профессор К., один из наиболее активных критиков ее ра­бот, войдя к ней, несколько мгновений по­стоял у двери, а затем кинулся ей на шею. Ольга Борисовна охотно приняла его в свои объятия и после короткой беседы отпусти­ла его с евангельским напутствием: «Иди и не греши». Поведав мне об этом визите с полным самодовольством, Лепешинская высказала свое сокровенное желание, что­бы с покаянием к ней лично пришел про­фессор Н. Г. Хлопин, самый упорный из ее противников (вынужденное публичное по­каяние Хлопина уже состоялось.- Прим. ред.). Здесь мне впервые изменило ирони­ческое отношение к ней, и я резко возра­зил, что этого она не дождется. Разговор кончился бурной перепалкой, в которой я с полной откровенностью сказал ей все, что думаю об ее «открытии». В запальчивости (передо мною была уже не добродушная старушка, а разъяренная тигрица) она кри­чала, что в США назначена большая пре­мия тому, кто опровергнет ее работы, а в Чехословакии четыре лаборатории их под­твердили. Я ответил, что для меня эта ар­гументация не убедительна, что даже если дело обстоит так, как говорит она, то и в США и в Чехословакии на ней заработают деньги: кто-то - за опровержение, дру­гие- за подтверждение. Это была одна из последних наших встреч (лето 1951 года), случайным свидетелем которой стал мой сосед по даче, известный ученый-эконо­мист. Отголоски ее дошли до меня (при косвенном и непроизвольном его участии) в 1953 году, проделав длинный путь в лефор­товскую тюрьму, где я в то время находил­ся как один из обвиняемых по «делу врачей».

Пришлось сдаться и другому серьезному противнику «учения» Лепешинской. Я имею в виду академика АМН СССР Д. Н. Насо­нова, крупного ученого, гордого и самолюбивого ленинградца, аристократа науки. Дважды я был невольным свидетелем его унижения. Хотя и горько, приведу эти сце­ны как приметы общественного кли­мата.

Первый раз дело было вскоре после воз­вышения Лепешинской, когда на Насонова и его сотрудников обрушились репрессии за инакомыслие. Он сидел в холле меди­цинской академии за столиком с телефо­ном, принадлежавшим техническому сотруд­нику Белле Семеновне. Хозяйка отсутство­вала, Насонов занял ее место и, читая ка­кую-то беллетристику, время от времени звонил в ЦК партии заведующему отделом науки Ю. А. Жданову, дожидаясь согласия на встречу.

Как это было принято в то время у круп­ных руководителей, они через секретаря не отказывали, в приеме, тем более академику, но были заняты целый день на заседаниях, коротких деловых отлучках, о чем секре­тарь информировал ожидающего, советуя позвонить через полчаса, час и т. д. Так и просидел целый день Дмитрий Николаевич за столиком Беллы Семеновны, отвечая на частые звонки, адресованные ей, быстро усвоенным канцелярски-любезным тоном: «Белла Семеновна сейчас отсутствует. Когда будет, не знаю, позвоните, пожалуйста, через час».

Второй раз это было на сессии Академии наук летом в Доме ученых, когда Насонов выступил с покаянием (чтобы оно было принято, тоже надо было получить согла­сие власть предержащих). После он выско­чил в фойе, закрыв лицо руками, с возгласами: «Как стыдно, как стыдно!» Я попы­тался «утешить» его формулой М. С. Вовси: «Сейчас ничего не стыдно!»

Живое вещество. РЕАКЦИЯ НА ОТКРЫТИЕ ЛЕПЕШИНСКОЙ ЗА РУБЕЖОМ

Какова же была реакция на открытие Ле­пешинской за рубежом? До меня дошел только отклик в «Журнале общей патологии и патологической анатомии», издающемся в ГДР (другие зарубежные издания в ту пору «борьбы с низкопоклонством перед Запа­дом» были практически недоступны). Этот журнал поместил без комментариев инфор­мацию о состоявшемся открытии, сообще­ние о резкой критике в СССР принципа «всякая клетка из клетки» и что все уче­ние Вирхова, которого в Германии (да и во всем мире) включали в список гениальных творцов науки, объявлялось реакционным, нанесшим огромный вред. Излагая вкратце содержание открытия Лепешинской, жур­нал сообщил о допотопном методе окраски гистологических препаратов и сопроводил его название взятым в скобки восклица­тельным знаком. Этот восклицательный знак был единственным комментарием к сообще­нию об открытии Лепешинской. Сдержан­но-скептическое отношение патологов в ГДР однако не было примером для руково­дящих партийных и правительственных ор­ганов в других социалистических странах. По-видимому, следуя указаниям из центра, они признали «открытия» Лысенко и Лепе­шинской величайшими достижениями миро­вой науки, опираясь на которые должна развиваться и наука в их странах. Особен­но показательно в смысле навязывания стра­нам социалистического содружества идей Лысенко - Лепешинской свидетельство из­вестного польского физика Леопольда Инфельда, ученика и сотрудника Альберта Эйнштейна. В течение длительного времени Инфельд жил и работал в США и Канаде. В 1950 году по приглашению польского правительства он вернулся на родину. В своих воспоминаниях (журнал «Новый мир» № 9, 1965 г.) Инфельд пишет о том недоумении, которое у него, привыкшего к независимо­сти научного творчества, вызвали общие директивные указания польского правитель­ства руководствоваться в науке идеями Лы­сенко и Лепешинской. Особенно странное впечатление, по его словам, произвела на него «тронная речь» назначенного первого президента польской Академии наук Дембовского при ее открытии. В этой речи Дембовский сказал, что польская наука должна следовать по пути, указанному Лысенко и Лепешинской. Инфельд подчеркивает - не по пути Кюри-Склодовской и Смолуховского, чьи имена украшают польскую науку, а именно по пути Лысенко и Лепешинской. Эти и ряд других строк из мемуаров Л. Инфельда - пример того, как в последний пе­риод «культа личности» и в других социа­листических странах политика грубо втор­галась в управление наукой, во все ее детали.

Ольга Лепешинская выступает на радио. 1952 год

Научная активность О. Б. Лепешинской не затихала и после «коронации». Она пода­рила миру еще одно открытие, в которое меня посвятила при одной встрече на даче. Ольга Борисовна решила: телевидение раз­рушает «живое вещество». Что привело ее к такому выводу, она не объясняла. Разуме­ется, Лепешинская это открытие не удержа­ла при себе, а, заботясь о благе человечест­ва, сообщила о нем в надлежащие инстан­ции. К ней приезжал встревоженный «на­чальник телевидения», как она мне назва­ла его, и нашел это открытие очень важ­ным. Судя по всему, однако, оно прошло для телевидения бесследно. По-видимому, практика здесь отстала от науки!

Большую активность во внедрении идей Лепешинской в исследования проявлял в ту пору вице-президент Академии медицин­ских наук СССР Н. Н. Жуков-Вережников. В различных научных учреждениях теории Лепешинской находили своих адептов. Так был открыт клапан для дешевого карьеризма: кратчайший и беспроигрышный путь к диссертациям, конечно, наряду с оболваниванием легковерных.

Торжество О. Б. Лепешинской продолжа­лось и подстегивалось различными способа­ми, ему не давали остыть, и горючее для него подбрасывалось непрерывно. Однажды в летний день 1951 года я, будучи на даче, был удивлен пронесшейся по тихим просе­кам дачного поселка вереницей шикарных автомашин. Оказалось, что это был день 80-летия Ольги Борисовны, и с поздравле­ниями к ней на дачу прибыли крупные «деятели» науки Лысенко, Жуков-Вережни­ков, Майский. Как она мне потом расска­зала при случайной встрече, ее прославля­ли, пели дифирамбы, а она в ответном сло­ве сказала: «Меня не признавали, мне ме­шали работать, а вирховианцы из Институ­та морфологии меня вообще выгнали, но я все же победила». Упоминание о вирховианцах из Института морфологии стало, ве­роятно, надгробным камнем для него. Вско­ре после указанного торжества институт ликвидировали.

Прошли годы. Восстановление норм об­щественной и политической жизни сопровождалось и восстановлением (хотя и весь­ма нелегким) норм подлинной науки, для дискредитации которой трудно было при­думать более подходящий персонаж, чем О. Б. Лепешинская. Эта позорная страница в истории советской науки и вообще совет­ской общественной жизни уходила в про­шлое, хотя и не была забыта окончательно. Однако в случившемся меньше всего вино­вата Ольга Борисовна. Позор тем деятелям, которые дали безграничный простор ее че­столюбию, организовали спектакль с ее по­священием в гении, сделали всеобщим по­смешищем старого человека, заслуженного деятеля Коммунистической партии, выста­вив его на позор и поругание вместе с со­ветской наукой. Деятели эти не только не понесли никакого наказания, но благополуч­но почивали на лаврах из шутовского венка О. Б. Лепешинской. А ее «учение» было бес­шумно спущено в небытие.